11

Есть один факт, который закрывает глаза всем исследователям на истинное положение дел в психологии. Это эмпирический харак­тер ее построений. Его, как пленку, как кожуру с плода, надо со­рвать с построений психологии, чтобы увидеть их такими, какие они есть на самом деле. Обычно эмпиризм принимают на веру, без даль­нейшего анализа, и трактуют все многообразие психологии как не­которое принципиально осуществленное научное единство, имеющее общий фундамент,— и все разногласия понимаются как вторичные, происходящие внутри этого единства. Но это ложная мысль, иллю­зия. На деле эмпирической психологии как науки, имеющей хотя бы один общий принцип, нет, а попытка создать ее привела к пора­жению и банкротству самой идеи создать только эмпирическую пси­хологию. Те же, которые заключают в общие скобки многие пси­хологии по одному какому-нибудь общему признаку, противостоя­щему их собственному, как психоанализ, рефлексология, бихевио­ризм (сознание — бессознательное, субъективизм — объективизм, спиритуализм — материализм), не видят того, что внутри этой эмпи­рической психологии происходят те же процессы, которые проис­ходят между ней и отколовшейся от нее ветвью, и что сами эти ветви в своем развитии подчинены более общим тенденциям, которые дей­ствуют и могут быть, следовательно, верно поняты только на общем поле всей науки; внутри скобок находится вся психология. Что же такое эмпиризм современной психологии? Прежде всего, это понятие чисто отрицательное и по историческому происхождению, и по ме­тодологическому смыслу, и по тому одному не может объединять что-либо. Эмпирическая — значит прежде всего: «психология без души» (Ланге), психология без всякой метафизики (Введенский), психоло-

377

гия, основанная на опыте (Геффдинг). Едва ли надо пояснять, что и это по существу отрицательное определение. Оно ничего не говорит о том, с чем же имеет дело психология, каков ее положительный смысл.

Однако объективный смысл этого отрицательного определения со­вершенно разный — когда-то и теперь. Когда-то он ничего не маски­ровал — задачей науки было освобождение от чего-то, термин был лозунгом для этого. Сейчас он маскирует положительные опреде­ления (которые каждый автор вносит в свою науку) и истинные процессы, происходящие в науке. По существу, ни чем иным, кроме временного лозунга, он и не мог быть. Теперь термин «эмпирическая» в приложении к психологии означает отказ от выбора определенного философского принципа, отказ выяснить свои конечные посылки, осознать собственную научную природу. Как таковой, этот отказ имеет исторический смысл и причину — мы на них остановимся ниже,— но по существу о природе науки он ничего не говорит, он её маскирует. Яснее всего выражено это у кантианца Введенского, но под его формулой подпишутся все эмпирики; в частности, то же гово­рит Геффдинг; все склоняются более или менее в одну сторону — Введенский дает идеальное равновесие: «Психология обязана так формулировать все свои выводы, чтобы они были одинаково приемле­мыми и одинаково обязательными как для материализма, так и для спиритуализма с психофизическим монизмом» (А. И. Введенский, 1917, с. 3).

Уже из этой формулы видно, что эмпиризм формулирует свои за­дачи так, что сразу обнаруживает их невозможность. В самом деле, на почве эмпиризма, т. е. полного отказа от основных предпосылок, и логически невозможно, и исторически не было никакого научного знания. Естествознание, которому хочет уподобить себя этим опре­делением психология, по природе своей, по неизвращенной своей сущности всегда стихийно материалистично. Все психологи со­гласны в том, что естествознание, как и вся человеческая практика, конечно, не решает вопроса о сущности материи и духа, но исходит из определенного его решения, именно из предпосылки объективно, вне нас закономерно существующей и познаваемой действительности. А это и есть, как неоднократно указывал В. И. Ленин, самое су­щество материализма (Полн. собр. соч., т. 18, с. 149 и др.). Сущест­вование естествознания как науки обязано умению отделить в нашем опыте объективно и независимо существующее от субъективного, и этому не противоречат отдельные философские истолкования или целые школы в естествознании, идеалистически мыслящие. Естест­вознание как наука, само по себе, независимо от его носителей, мате­риалистично. Столь же стихийно, несмотря на различные идеи ее носителей, психология исходила из идеалистической концепции.

На деле нет ни одной эмпирической системы психологии, все переходят за грань эмпиризма, и это так понятно: из чисто отрица-

378

тельной идеи ничего нельзя вывести; из «воздержания», по выраже­нию Введенского, ничего не может родиться. Все системы на деле переплескивали в своих выводах и уходили корнями в метафизику — первым сам Введенский со своей теорией солипсизма, т. е. крайнего выражения идеализма.

Если психоанализ откровенно говорит о метапсихологии, то неоткровенно всякая психология без души имела свою душу, без всякой метафизики — свою метафизику; основанная на опыте пси­хология включала свое неоснованное на опыте; короче: всякая пси­хология имела свою метапсихологию. Она могла не сознавать этого, но от этого дело не менялось. Челпанов, который больше всех в ны­нешнем споре укрывается за словом «эмпирическая» и хочет свою науку отграничить от области философии, находит, однако, что она должна иметь философскую «надстройку» и «подстройку». Оказыва­ется, есть философские понятия, которые нужно рассмотреть до изучения психологии, и исследование, предваряющее психологию, он называет подстройкой: только с ней можно построить эмпирическую психологию (Г. И. Челпанов, 1924). Это не мешает ему страницей ниже утверждать, что психологию следует сделать свободной от ка­кой бы то ни было философии; однако в заключение он еще раз при­знает, что именно методологические проблемы суть очередные про­блемы современной психологии.

Было бы ложно думать, что из понятия эмпирической психоло­гии мы не можем узнать ничего, кроме отрицательной характеристи­ки; оно содержит указание и на положительные процессы в науке, прикрывающиеся этим именем. Словом «эмпирическая» психология хочет включить себя в ряд естественных наук. Здесь согласны все. А это весьма определенное понятие, и надо посмотреть, что оно обо­значает в приложении к психологии. Т. Рибо в предисловии к энци­клопедии (героически пытающейся осуществить то соглашение и единство, о котором говорили Ланге и Вагнер, и потому показываю­щей всю его невозможность) говорит, что психология есть часть биологии, она ни материалистична, ни спиритуалистична, иначе она потеряла бы право на звание науки. Чем же она отличается от других частей биологии? Только тем, что имеет дело с явлениями spirituels, а не физическими (1923).

Какая малость! Психология хотела быть естественной наукой, но о вещах совершенно иной природы, чем те, с которыми имеет дело естествознание. Но разве природа изучаемых явлений не обуслов­ливает характера науки? Разве возможны как естественные история, логика, геометрия, история театра? И Челпанов, настаивая на том, чтобы психология была такой эмпирической наукой, как физика, минералогия и т. п., конечно, не присоединяется этим к Павлову и тотчас же начинает вопить, когда психологию пытаются осуществить как настоящую естественную науку. О чем же он умалчивает в этом уподоблении? Он хочет, чтобы психология была естественной наукой

379

1) о явлениях абсолютно другой природы, чем явления физические, 2) познаваемых совершенно иным способом, чем объекты естествознания. Спрашивается: при разном объекте, разном методе познания, что же может быть общего между естествознанием и психологией? А Введенский,   разъяснив значение  эмпирического характера психологии, говорит: «Поэтому современная психология нередко характеризует себя еще как естественную науку о душевных явлениях или как естественную историю душевных явлений» (А. И. Введен­ский, 1917, с. 3). Но это значит: психология хочет быть естественной наукой о неестественных явлениях. С естествознанием роднит ее чисто отрицательная черта — отказ от метафизики, а не одна поло­жительная.

В чем здесь дело, блестяще разъяснил Джемс. Психологию долж­но излагать как естественную науку — его главный тезис. И никто не сделал так много, чтобы доказать «не естественнонаучную» при­роду психического, как Джемс. Он разъясняет: все науки принимают на веру известные предпосылки — естествознание исходит из мате­риалистической предпосылки, хотя более глубокий анализ приводит к идеализму; так же поступает психология — она принимает другие предпосылки, следовательно, она подобна естествознанию только в некритическом принятии на веру известных предпосылок, сами же предпосылки — противоположны.

По свидетельству Рибо, эта тенденция есть главная черта в пси­хологии XIX в.; наряду с ней он называет стремление дать собствен­ный принцип и метод психологии (в чем ей отказывал О. Конт) — поставить ее в такое отношение к биологии, в каком биология стоит к физике. Однако на деле первый автор признает: то, что называется психологией, содержит несколько категорий исследований, различ­ных по цели и по методу. И когда, несмотря на это, авторы пытались прижить* систему психологии, включить в нее Павлова и Бергсо­на, они продемонстрировали, что эта задача неосуществима. И в заключение Дюма формулирует: единство 25 авторов заключалось в отказе от онтологических спекуляций (1924).

К чему приводит такая точка зрения, легко угадать: отказ от онтологических спекуляций, эмпиризм, если он последователен, приводят к отказу от методологически-конструктивных принципов в построении системы, к эклектизму; поскольку он непоследователен, то он приводит к скрытой, некритической, путаной методологии. И то и другое блестяще показали французские авторы: психология реакции Павлова для них так же приемлема, как интроспективная, но в разных главах книги. У авторов книги в манере описывать фак­ты и ставить проблемы, даже в словаре — тенденции ассоцианизма, рационализма, бергсонизма, синтетизма. Далее объясняется, что бергсонианская концепция применена в одних главах, язык ассоциа-

* В рукописи Л. С. Выготского так.— Примеч. ред.

380

низма и атомизма — в других, бихевиоризм — в третьих и пр. Traite хочет быть беспартийной, объективной и полной; если же ей это не всегда удавалось, то, подытоживает Дюма, ведь различие в мнениях свидетельствует об интеллектуальной активности, и в кон­це концов в этом она есть представительница своего времени и своей страны (там же). Вот это верно.

Различие в мнениях — мы видели, как далеко оно заходит,— только убеждает нас в невозможности беспартийной психологии сегодня, не говоря уже о роковой двойственности Traite de psychologie, для которой психология то часть биологии, то относится к ней, как сама биология к физике.

Итак, в понятии эмпирической психологии заключено неразре­шимое методологическое противоречие; это естественная наука о неестественных вещах, это тенденция методом естественных наук развить полярно противоположные им системы знания, т. е. исхо­дящие из полярно противоположных предпосылок. Это и отразилось гибельно на методологической конструкции эмпирической психоло­гии и перешибло ей хребет.

Существуют две психологии — естественнонаучная, материали­стическая, и спиритуалистическая: этот тезис вернее выражает смысл кризиса, чем тезис о существовании многих психологии; имен­но психологии существует две, т. е. два разных, непримиримых типа науки, две принципиально разные конструкции системы знания; все остальное есть различие в воззрениях, школах, гипотезах; част­ные, столь сложные, запутанные и перемешанные, слепые, хаотиче­ские соединения, в которых бывает подчас очень сложно разоб­раться. Но борьба действительно происходит только между двумя тенденциями, лежащими и действующими за спиной всех борющихся течений.

Что это так, что смысл кризиса выражают две психологии, а не много психологии, что все остальное есть борьба внутри каждой из этих двух психологии, борьба, имеющая совсем другой смысл и другое поле действия, что создание общей психологии есть дело не соглашения, а разрыва,— это методология давно осознала, и про­тив этого никто не спорит. (Отличие этого тезиса от трех направле­ний К. Н. Корнилова заключается во всем объеме смысла кризиса: 1) не совпадают понятия материалистической психологии и рефлексо­логии (у него), 2) не совпадают понятия эмпирической и идеалисти­ческой (у него), 3) не совпадает оценка роли марксистской психо­логии.) Наконец, здесь идет речь о двух тенденциях, проявляющих­ся в борьбе множества конкретных течений и внутри их. Никто не спорит о том, что создание общей психологии явится не третьей пси­хологией к двум борющимся, а одной из двух.

Что понятие эмпиризма содержит в себе методологический конф­ликт, который сознающая себя теория должна разрешить, чтобы сде­лать возможным исследование,— эту мысль утвердил в общем созна-

381

яии Мюнстерберг. В капитальной методологической работе он заявил: эта книга не скрывает того, что хочет быть воинствующей книгой, что она выступает за идеализм против натурализма. Она хочет обес­печить в психологии неограниченное право идеализму (Г. Мюнстер­берг, 1922). Закладывая теоретико-познавательные основы эм­пирической психологии, он заявляет, что это и есть самое важное, то, чего недостает психологии наших дней. Ее основные понятия сое­динены волей случая, ее логические способы познания предоставлены инстинкту. Тема Мюнстерберга: синтез этического идеализма И. Г. Фихте с физиологической психологией нашего времени, ибо победа идеализма не в том, чтобы отмежеваться от эмпирического ис­следования, а в том, чтобы найти для него место в собственном кру­гу. Мюнстерберг показал, что натурализм и идеализм непримири­мы, вот почему он говорит о книге воинствующего идеализма, гово­рит об общей психологии, что она отвага и риск,— не о соглашении и объединении идет речь. И Мюнстерберг прямо выдвинул требование о существовании двух наук, утверждая, что психология находится в странном состоянии и что мы несравненно больше знаем о психо­логических фактах, чем когда-либо до сих пор, но гораздо меньше знаем о том, что, собственно, есть психология.

Единство внешних методов не может обмануть нас в том, что у различных психологов речь идет о совершенно различной психоло­гии. Эту внутреннюю смуту можно понять и преодолеть только сле­дующим образом. «Психология наших дней борется, с тем предрас­судком, будто существует только один вид психологии... Понятие психологии заключает в себе две совершенно различные научные задачи, которые следует принципиально различать и для которых лучше всего пользоваться особыми обозначениями. В действитель­ности существует двоякого рода психология» (там же, с. 7). В совре­менной науке представлены всевозможные формы и виды смешения двух наук в мнимое единство. Общее у наук — их объект, но это ничего не говорит о самих науках: геология, география и агроно­мия одинаково изучают землю; конструкция, принцип научного зна­ния здесь и там различны. Мы можем путем описания превратить психику в цепь причин и действий и можем представить ее как ком­бинацию элементов — объективно и субъективно. Если оба эти понимания довести до конца и придать им научную форму, мы по­лучим две «принципиально различные теоретические дисциплины». «Одна есть каузальная психология, другая — телеологическая и «итенциональная» (там же, с. 9).

Существование двух психологии столь очевидно, что его при­няли все. Разногласия проявляются только в точном определении каждой науки, одни подчеркивают одни оттенки, другие — другие. Было бы очень интересно проследить все эти колебания, потому что каждое из них свидетельствует о какой-то объективной тенденции, прорывающейся к одному или другому полюсу, а размах, диапазон

382

разноречий показывает, что оба типа науки, как две бабочки в од­ном коконе, еще существуют в виде невыделившихся тенденций.

Но нас интересуют сейчас не разноречия, а то общее, что есть за ними.

Перед нами стоят два вопроса: какова общая природа обеих наук и каковы причины, приведшие к раздвоению эмпиризма на натура­лизм и идеализм?

Все согласны в том, что именно эти два элемента лежат в основе обеих наук, что, следовательно, одна есть естественнонаучная пси­хология, другая — идеалистическая, как бы ни называли их разные авторы. Вслед за Мюнстербергом все видят различие не в материале или объекте, а в способе познания, в принципе — понимать ли явления в категории причинности, в связи и в принципиально тож­дественном смысле, как и все прочие явления, или понимать их интенционально, как духовную деятельность, направленную к цели и отрешенную от всяких материальных связей. Дильтей, который на­зывает науки объяснительной и описательной психологией, возводит раздвоение к Хр. Вольфу, разделившему психологию на рациональ­ную и эмпирическую, т. е. к самому возникновению эмпирической психологии. Он показывает, что раздвоение не прекращалось на всем пути развития науки и вновь вполне осознало себя в школе И. Гербарта (1849), в работах Т. Вайца (В. Дильтей, 1924). Метод объяснительной психологии совершенно тот же, что и у естествозна­ния. Ее постулат; нет ни одного психического явления без физиче­ского — приводит ее к банкротству как самостоятельную науку, а дела ее переходят в руки физиологии (там же). Описательная и объяс­нительная психология имеют не тот смысл, что в естественных нау­ках — систематика и объяснение — две основные части и по Бинсвангеру (1922).

Современная психология — это учение о душе без души — внут­ренне противоречивое, раскладывается на две части. Описательная психология стремится не к объяснению, а к описанию и пониманию. То, что поэты, в особенности Шекспир, дали в образах, она делает предметом анализа в понятиях. Объяснительная, естественнонауч­ная психология не может лечь в основу наук о духе, она конструи­рует детерминистическое уголовное право, не оставляет места для свободы, она не мирится с проблемой культуры. Напротив, описа­тельная психология «будет основанием наук о духе, подобно тому как математика — основа естествознания» (В. Дильтей, 1924, с. 66).

Г. Стаут⁵³ прямо отказывается называть аналитическую психоло­гию естественной наукой; она наука положительная, в том смысле, что ее область — факт, реальное, то, что есть, а не норма, не то, что должно быть. Она стоит рядом с математикой, естествознанием, гно­сеологией. Но она не физическая наука. Между психическим и фи­зическим устанавливается такая пропасть, что нет возможности уло­вить их взаимоотношение. Никакая наука о материи не находится в

383

таком соотношении с психологией, в каком химия и физика — с био­логией, т. е. в отношении более общих и более частных, но принци­пиально однородных принципов (Г. Стаут, 1923).

Л. Бинсвангер за основное разделение всех проблем методологии берет естественнонаучное и неестественнонаучное понятия психи­ческого. Он разъясняет прямо и ясно, что есть две в корне различные психологии. Ссылаясь на Зигварта, он называет источником раскола борьбу против естественнонаучной психологии. Это ведет нас к фе­номенологии переживаний, основе чистой логики Гуссерля и эмпи­рической, но неестественнонаучной психологии (А. Пфендер⁵⁴, К. Ясперс⁵⁵).

Противоположную позицию занимает Блейлер. Он отклоняет мнение Вундта о том, что психология не есть естественная наука, и вслед за Риккертом называет ее генерализующей, хотя имеет в виду то же, что Дильтей под объясняющей или конструктивной.

Мы не будем сейчас рассматривать вопрос по существу — возможна психология в качестве естественной науки, при помощи каких понятий она конструируется—это все спор внутри одной психологии, и он составляет предмет положительного изложения следующей части нашей работы. Больше того, мы оставляем откры­тым и другой вопрос — действительно ли психология есть естест­венная наука в точном смысле; мы употребляем вслед за европей­скими авторами это слово, чтобы наиболее ясно обозначить мате­риалистический характер этого рода знания. Поскольку западно-•европейская психология не знала или почти не знает проблемы со­циальной психологии, постольку этот род знания совпадает для нее с естествознанием. Но это еще особая и очень глубокая проблема — показать, что психология возможна как материалистическая наука, но она не входит в проблему смысла психологического кризиса как целого.

Из русских авторов, сколько-нибудь серьезно писавших по психологии, почти все принимают это разделение, конечно, с чужих слов, что показывает, до какой степени общепризнаны эти идеи в европейской психологии. Ланге, приводя разногласие Виндельбандта и Риккерта, относящих психологию к естествознанию, с Вундтом и Дильтеем, склонен различать вместе с последним две науки (Н. Н. Ланге, 1914). Примечательно, что он критикует П. Наторпа как выразителя идеалистического понимания психологии и противо­поставляет ему реалистическое или биологическое понимание. И однако Наторп, по свидетельству Мюнстерберга, требовал с са­мого начала того же самого, что и он, т. е. субъективирующей и объективирующей науки о душе, т. е. двух наук.

Сливая ту и другую точки зрения в одном постулате, Н. Н. Ланге отразил в своей книге обе непримиримые тенденции, считая, что смысл кризиса в борьбе с ассоцианизмом. Он с полным сочувствием излагает Дильтея и Мюнстерберга и формулирует: «оказалось две

384

разные психологии», у психологии обнаружились два лика, как у Януса: один обращенный к физиологии и естествознанию, другой — к наукам о духе, к истории, социологии; одна наука о причинно-стях, другая — о ценностях (там же, с. 63). Казалось бы, остается выбрать одну из двух, а Ланге соединяет обе.

Так же поступал Челпанов. В нынешней полемике он заклинает верить ему, что психология — материалистическая наука, и приво­дит в свидетели Джемса и ни словом не упоминает о том, что ему принадлежит идея двух психологии в русской литературе. На ней [идее.— Ред.] стоит остановиться.

Он излагает вслед за Дильтеем, Стаутом, Мейнонгом, Гуссерлем идею аналитического метода. Если естественнонаучной психологии присущ индуктивный метод, то описательную психологию характе­ризует аналитический метод, приводящий к познанию априорных идей. Аналитическая психология есть психология основная. Она должна предварять построение детской, зоо- и экспериментально-объективной психологии и лечь в основу всех видов психологиче­ского исследования. Как будто не похоже на минералогию и физи­ку, на полное отделение психологии от философии и от идеализ­ма.

Кто хотел бы показать, какой скачок сделал в психологических воззрениях с 1922 г. Г. И. Челпанов, должен остановитьея не на общефилософских его формулах и случайных фразах, а на его уче­нии об аналитическом методе. Челпанов протестует против смеше­ния задач объяснительной психологии и описательной, разъясняя, что одна находится в решительной противоположности к другой. Чтобы не оставить сомнения, что это за психология, которой он приписывает первенствующее значение, он приводит ее в связь о феноменологией Гуссерля, его учением об идеальных сущностях, и поясняет, что эйдос или сущность Гуссерля — это идеи Платона с некоторыми поправками. Для Гуссерля феноменология относится к описательной психологии так, как математика к физике. Первые, как геометрия, есть наука о сущностях, об идеальных возможностях, вторые — о фактах. Феноменология делает возможной объяснитель­ную и описательную психологию.

Для Челпанова, вопреки мнению Гуссерля, феноменология в не­которой части покрывается аналитической психологией, а метод феноменологический вполне тождествен методу аналитическому. Не­согласие Гуссерля видеть в эйдетической психологии то же самое, что феноменология, Челпанов объясняет так. Под современной пси­хологией он разумеет только эмпирическую, т. е. индуктивную, меж­ду тем как в ней есть и феноменологические истины. Итак, выделять феноменологию из психологии не надо. В основу экспериментально-объективных методов, которые робко защищает Челпанов против Гуссерля, должен быть положен феноменологический. Так было, так будет, заканчивает автор.

385

Как сопоставить с этим утверждения, что психология только эм­пирична, исключает по самой природе своей идеализм и независима от философии?

Мы можем резюмировать: как бы ни называть рассматриваемое разделение, какие бы ни подчеркивать оттенки смысла в каждом термине, основная суть вопроса остается той же везде и сводится к двум положениям.

1. Эмпиризм в психологии на деле исходил столь же стихийно из идеалистических предпосылок, как естествознание — из мате­риалистических, т. е. эмпирическая психология была идеалистиче­ской в основе.

2. В эпоху кризиса эмпиризм по некоторым причинам раздво­ился на идеалистическую и материалистическую психологии (о них ниже). Различие слов поясняет и Мюнстерберг как единство смысла: мы можем наряду с каузальной психологией говорить об интенциональной психологии, или о психологии духа наряду с психоло­гией сознания, или о психологии понимания наряду с объяснитель­ной психологией. Принципиальное значение имеет лишь то обстоя­тельство, что мы признаем двоякого рода психологию (Г. Мюнстер­берг, 1922, с. 10). Еще в другом месте Мюнстерберг противопостав­ляет психологию содержания сознания и психологию духа, или пси­хологию содержаний и психологию актов, или психологию ощуще­ний и интенциональную психологию.

В сущности, мы пришли к давно установившемуся в нашей науке мнению о глубокой двойственности ее, пронизывающей все ее раз­витие, и, таким образом, примкнули к бесспорному историческому положению. В наши задачи не входит история науки, и мы можем оставить в стороне вопрос об исторических корнях двойственности и ограничиться ссылкой на этот факт и выяснением ближайших при­чин, приведших к обострению и разъединению двойственности в кризисе. Это, в сущности, тот же факт тяготения психологии к двум полюсам, то же внутреннее наличие в ней «психотелеологии» и «психо­биологии», которое Дессуар назвал пением в два голоса современной психологии и которое, по его мнению, никогда не замолкнет в ней.