5

 

Мы проследили на развитии частных открытий в общие прин­ципы в чистом виде тенденцию к объяснению, которая наметилась уже в борьбе дисциплин за главенство. Но вместе с этим мы перешли уже во вторую фазу развития общей науки, о которой мы говорили вскользь выше. В первой фазе, определяемой тенденцией к обобще­нию, общая наука отличается от специальных в сущности количест­венным признаком; во второй фазе — господства тенденции к объяс­нению — общая наука уже качественно отличается по внутреннему строю от специальных дисциплин. Не все науки, как мы увидим, проделывают в развитии обе фазы; большинство выделяет общую дисциплину только в ее первой фазе. Причина этого станет для нас ясна, как только мы сформулируем точно качественное отличие вто­рой фазы.

Мы видели, что объяснительный принцип выводит нас за пре­делы данной науки и должен осмыслить всю объединенную область знания как особую категорию или ступень бытия в ряду других ка­тегорий, т, е. имеет дело в последними, наиболее обобщенными, по

309

существу философскими, принципами. В этом смысле общая наука есть философия специальных дисциплин.

В этом смысле Л. Бинсвангер говорит, что общая наука разра­батывает основы и проблемы целой области бытия, как, например, общая биология (1922, с. 3). Любопытно, что первая книга, поло­жившая начало общей биологии, называлась «Философия зоологии» (Ж--Б. Ламарк¹¹). Чем дальше проникает общее исследование, про­должает Бинсвангер, чем большую область оно охватывает, тем аб­страктнее и дальше от непосредственно воспринимаемой действи­тельности становится предмет такого исследования. Вместо живых растений, животных, людей предметом науки становятся проявле­ния жизни и, наконец, сама жизнь, как в физике — вместо тел и их изменений — сила и материя. Для всякой науки раньше или позже наступает момент, когда она должна осознать себя самое как целое, осмыслить свои методы и перенести внимание с фактов и явлений на те понятия, которыми она пользуется. Но с этого момента общая наука отличается от специальной не тем, что она шире по охвату, объему, но тем, что она качественно иначе организована. Она не изучает больше те же самые объекты, что специальная наука, но исследует понятия этой науки; она превращается в критическое ис­следование в том смысле, в каком И. Кант употреблял это выраже­ние. Критическое исследование уже вовсе не биологическое или фи­зическое исследование, оно направлено на понятия биологии и фи­зики. Общая психология, следовательно, определяется Бинсвангером как критическое осмысление основных понятий психологии, кратко — как «критика психологии». Она есть ветвь общей методо­логии, т. е. той части логики, которая имеет задачей изучать раз­личные применения логических форм и норм в отдельных науках в соответствии с формальной и вещественной действительной приро­дой их предмета, их способа познания, их проблемы (1922, с. 3—5).

Это рассуждение, сделанное на основе формально-логических предпосылок, верно только наполовину. Верно, что общая наука есть учение о последних основах, общих принципах и проблемах данной области знания и что, следовательно, ее предмет, способ ис­следования, критерии, задачи иные, чем у специальных дисцип­лин. Но неверно, будто она есть только часть логики, только ло­гическая дисциплина, что общая биология — уже не биологическая дисциплина, а логическая, что общая психология перестает быть психологией, а становится логикой; что она есть только критика в кантовом смысле, что она изучает только понятия. Это неверно прежде всего исторически, а затем и по существу дела, по внутрен­ней природе научного знания.

Неверно это исторически, т. е. не отвечает фактическому положе­нию вещей ни в одной науке. Не существует ни одной общей науки в той форме, которую описывает Бинсвангер. Даже общая биоло­гия в том виде, в каком она существует на деле, та биология, основы

310

которой заложены трудами Ламарка и Дарвина, та биология, которая до сих пор есть свод реального знания о живой материи, есть, конечно, не часть логики, а естественная наука, хотя и высшей формации. Она имеет дело, конечно, не с живыми, конкретными объектами — растениями, животными, а с абстракциями, как орга­низм, эволюция видов, естественный отбор, жизнь, но все же при всем том она при помощи этих абстракций изучает в конечном счете ту же действительность, что и зоология с ботаникой. Было бы ошиб­кой сказать, что она изучает понятия, а не отраженную в этих по­нятиях действительность, как было бы ошибкой сказать об инже­нере, изучающем чертеж машины, что он изучает чертеж, а не ма­шину, или об анатоме, изучающем атлас, что он изучает рисунки, а не скелет человека. Ведь и понятия суть только чертежи, снимки, схемы реальности, и, изучая их, мы изучаем модели действитель­ности, как по плану или географической карте мы изучаем чужую страну или чужой город.

Что касается таких развитых наук, как физика и химия, то и сам Бинсвангер вынужден признать, что там образовалось обшир­ное поле исследований между критическим и эмпирическим полю­сами, что эту область называют теоретической, или общей, физи­кой, химией и т. д. Так же, замечает он, поступает и естественно­научная теоретическая психология, которая в принципе хочет быть равна с физикой. Как бы абстрактно ни формулировала теорети­ческая физика свой предмет изучения, например «учение о причин­ных зависимостях между явлениями природы», все же она изучает реальные факты; общая физика исследует самое понятие физичес­кого явления, физической причинной связи, но не отдельные законы и теории, на основе которых реальные явления могли бы быть объяс­нены как физически причинные; скорее самое физическое объясне­ние есть предмет исследования общей физики (Л. Бинсвангер, 1922, с. 4—5).

Как видим, сам Бинсвангер признает, что его концепция общей науки расходится с реальной концепцией, как она осуществлена в ряде наук, именно в одном пункте. Их разделяет не большая или меньшая степень абстрактности понятий, что может быть дальше от реальных, эмпирических вещей, чем причинная зависимость как предмет целой науки, их разделяет конечная направленность: об­щая физика, в конце концов, направлена на реальные факты, которые она хочет объяснить при помощи абстрактных понятий; общая наука в идее направлена не на реальные факты, но на самые понятия и с реальными фактами никакого дела не имеет.

Правда, там, где возникает спор между теорией и историей, где есть расхождение между идеей и фактом, как в данном случае, там спор всегда решается в пользу истории или факта. Самый аргу­мент от фактов в области принципиальных исследований иногда неуместен. Здесь с полным правом и смыслом можно ответить на

311

упрек в несоответствии идеи и фактов: тем хуже для фактов. В дан­ном случае — тем хуже для наук, если они находятся в той фазе развития, когда они не доросли еще просто до общей науки. Если общей науки в этом смысле еще нет, отсюда не следует, что ее и не будет, что ее не должно быть, что нельзя и не надо положить ей на­чало. Поэтому надо рассматривать проблему по существу, в ее ло­гической основе, а тогда можно будет уяснить себе и смысл исторического отклонения общей науки от ее абстрактной идеи. По существу важно установить два тезиса.

1. Во всяком естественнонаучном понятии, как бы ни была вы­сока степень его абстракции от эмпирического факта, всегда содер­жится сгусток, осадок конкретно-реальной действительности, из научного познания которой он возник, хотя бы и в очень слабом растворе, т. е. всякому, даже самому предельно отвлеченному, пос­леднему понятию соответствует какая-то черта действительности, представленная в понятии в отвлеченном, изолированном виде; даже чисто фиктивные, не естественнонаучные, а математические понятия в конечном счете содержат в себе некоторый отзвук, отра­жение реальных отношений между вещами и реальных процессов, хотя они возникли не из опытного, реального знания, а чисто апри­орным, дедуктивным путем логических умозрительных операций. Даже такое отвлеченное понятие, как числовой ряд, даже такая явная фикция, как нуль, т. е. идея отсутствия всякой величины, как показал Энгельс, полны качественных, т. е. в конечном счете реальных, соответствующих в очень отдаленной и перегнанной форме действительным отношениям свойств. Реальность сущест­вует даже внутри мнимых абстракций математики. «16 есть не только суммирование 16 единиц, оно также квадрат от 4 и биквад­рат от 2... Только четные числа делятся на два... Для деления на 3 мы имеем правило о сумме цифр... Для 7 особый закон» (К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч., т. 20, с. 573). «Нуль уничтожает всякое другое чи­сло, на которое его умножают; если его сделать делителем или дели­мым по отношению к любому другому числу, то это число превраща­ется в первом случае в бесконечно большое, а во втором случае _ в бесконечно малое...» (там же, с. 576). Обо всех понятиях математики можно было бы сказать то, что Энгельс говорит о нуле со слов Ге­геля: «Ничто от некоторого нечто есть некое определенное ничто» (там же, с, 577), т. е. в конечном счете реальное ничто. Но, может быть, эти качества, свойства, определенности понятий как таковых и никакого отношения к действительности не имеют?

Ф. Энгельс ясно говорит как об ошибке о мнении, будто в мате­матике имеют дело с чистыми свободными творениями и созданиями человеческого духа, для которых нет ничего соответственного в объективном мире. Справедливо как раз обратное. Мы встречаем для всех этих мнимых величин прообразы в природе. Молекула об­ладает по отношению к соответствующей массе совершенно теми же

312

самыми свойствами, какими обладает математический дифференциал по отношению к своей переменной. «Природа оперирует этими диф­ференциалами, молекулами точно таким же образом и по точно та­ким же законам, как математика оперирует своими абстрактными дифференциалами» (там же, с. 583). В математике мы забываем все эти аналогии, и поэтому ее абстракции превращаются в нечто таин­ственное. Мы всегда можем найти «действительные отношения, из области которых заимствовано... математическое отношение... и даже наталкиваемся на имеющиеся в природе аналоги того мате­матического приема, посредством которого это отношение проявля­ется в действии» (там же, с. 586). Прообразы математического бесконечного и других понятий лежат в действительном мире. «Математическое бесконечное заимствовано из действительности, хотя и бессознательным образом, и поэтому оно может быть объяснено только из действительности, а не из самого себя, не из математической абстракции» (там же).

Если это верно по отношению к математической абстракции, т. е. к максимально возможной, то насколько это очевиднее в при­ложении к абстракциям реальных естественных наук; их уже, ко­нечно, надо объяснять только из действительности, из которой они заимствованы, а не из самих себя, не из абстракции.

2. Второй тезис, который необходимо установить, чтобы дать принципиальный анализ проблемы общей науки, обратный первому. Если первый утверждал, что в самой высокой научной абстракции есть элемент действительности, то второй как обратная теорема гла­сит: во всяком непосредственном, самом эмпирическом, самом сы­ром, единичном естественнонаучном факте уже заложена первич­ная абстракция. Факт реальный и факт научный тем и отличаются друг от друга, что научный факт есть опознанный в известной сис­теме знания реальный факт, т. е. абстракция некоторых черт из неисчерпаемой суммы признаков естественного факта. Материалом науки является не сырой, но логически обработанный, выделенный по известному признаку природный материал. Физическое тело, движение, вещество — это все абстракции. Самое название факта словом есть наложение понятия на факт, выделение в факте его од­ной стороны, есть акт осмысления факта при помощи присоедине­ния его к прежде опознанной в опыте категории явлений. Всякое слово есть уже теория, как давно заметили лингвисты и как прек­расно показал А. А. Потебня.

Все описываемое как факт — уже теория, вспоминает гётевское слово Мюнстерберг, обосновывая необходимость методологии (1922). Сказав, встретив то, что мы называем коровой: «Это — корова»,— мы к акту восприятия присоединяем акт мышления, подведения дан­ного восприятия под общее понятие; ребенок, называя впервые вещи, совершает подлинные открытия. Я не вижу, что это есть корова, да этого и нельзя видеть. Я вижу нечто большое, черное, движущееся,

313

мычащее и т. д., а понимаю, что это есть корова, и этот акт есть акт классификации, отнесения единичного явления к классу сход­ных явлений, систематизация опыта и т. д. Так, в самом языке за­ложены основы и возможности научного познания факта. Слово и есть зародыш науки, и в этом смысле можно сказать, что в начале науки было слово.

Кто видел, кто воспринимал такие эмпирические факты, как скрытая теплота парообразования? Ни в одном реальном процессе ее воспринять непосредственно нельзя, но мы можем с необходи­мостью умозаключить об этом факте, но умозаключать — значит оперировать понятиями.

Хороший пример наличия во всяком научном факте абстракций и участия мышления находим у Энгельса. У муравьев иные глаза, чем у нас; они видят химические лучи, невидимые для нас. Вот факт. Как он установлен? Как можем мы знать, что «муравьи видят вещи, которые для нас невидимы»? Конечно, мы основываем это на восприя­тиях нашего глаза, но к нему присоединяются не только другие чувства, но и деятельность нашего мышления. Таким образом, уста­новление научного факта есть уже дело мышления, т. е. понятий. «Разумеется, мы никогда не узнаем того, в каком виде воспринима­ются муравьями химические лучи. Кого это огорчает, тому уж ни­чем нельзя помочь» (К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч., т. 20, с. 555)*. Вот лучший пример несовпадения реального и научного фактов. Здесь это несовпадение представлено в особенно ярком виде, но су­ществует в той или иной мере во всяком факте. Мы никогда не ви­дели химических лучей и не воспринимали ощущений муравьев, т. е. как реальный факт непосредственного опыта видение хими­ческих лучей муравьями не существует для нас, но для коллектив­ного опыта человечества это существует как факт научный. Но что тогда сказать о факте вращения Земли вокруг Солнца? Ведь здесь факт реальный, чтобы стать фактом научным, должен был в мышле­нии человека превратиться в собственную противоположность, хотя вращение Земли вокруг Солнца установлено путем наблюдений вра­щения Солнца вокруг Земли.

Теперь мы вооружены для разрешения проблемы всем нужным и можем идти прямо к цели. Если в основе всякого научного понятия лежит факт, и обратно: в основе каждого научного факта лежит понятие, то отсюда неизбежно следует, что различие между общими

 

314

 

и эмпирическими науками в смысле объекта исследования чисто количественное, а не принципиальное, это различие степени, а не различие природы явления. Общие науки имеют дело не с реаль­ными предметами, а с абстракциями; они изучают не растения и животных, а жизнь; их объект — научные понятия. Но и жизнь есть часть действительности, и эти понятия имеют прообразы в дей­ствительности. Частные науки имеют предметом реальные факты действительности, они изучают не жизнь вообще, а реальные классы и группы растений и животных. Но и растение, и животное, и даже береза и тигр, и даже эта береза и этот тигр — суть уже понятия, но и научные факты, самые первичные, суть уже понятия. Факт и понятие только в разной степени, в разной пропорции образуют объект и тех, и других дисциплин. Следовательно, общая физика не перестает быть физической дисциплиной и не становится частью логики оттого, что она имеет дело с самыми отвлеченными физи­ческими понятиями; даже в них познается в конечном счете какой-то разрез действительности.

Но, может быть, природа объектов общей и частной дисциплины действительно одна и та же, может быть, они разнятся только про­порцией отношения понятия и факта, а принципиально различие, позволяющее относить одну к логике, а другую к физике, лежит в направленности, цели, в точке зрения обоих исследований, так сказать, в разной роли, которую одни и те же элементы играют в обоих случаях? Нельзя ли сказать так: и понятие, и факт участ­вуют в образовании объекта той и другой науки, но в одном слу­чае — в случае эмпирической науки —мы пользуемся понятиями, чтобы познать факты, а во втором — в общей науке — мы поль­зуемся фактами, чтобы познать самые понятия? В первом случае понятие не есть предмет, цель, задача познания, они суть орудия познания, средства, вспомогательные приемы, но целью, предметом познания являются факты; в результате познания увеличивается число фактов, известных нам, а не число понятий; понятия же, на­против, как всякое орудие труда, изнашиваются от употребления, стираются, нуждаются в пересмотре, часто — в замене. Во втором случае, наоборот, мы изучаем самые понятия как таковые, их соот­ветствие с фактами есть только средство, способ, прием, проверка их годности. В результате этого мы не узнаем новых фактов, но при­обретаем или новые понятия, или новые знания о понятиях. Можно ведь дважды рассматривать каплю воды под микроскопом, и это будут два совершенно различных процесса, хотя и капля, и микро­скоп будут те же оба раза: в первый раз мы при помощи микроскопа изучаем состав капли воды; во второй раз мы при помощи разгля­дывания капли воды проверяем годность самого микроскопа — раз­ве не так?

Но вся трудность проблемы в том именно и заключается, что это не так. Верно, что в частной науке мы пользуемся понятиями как

315

 

орудиями познания фактов, но пользование орудиями есть вместе с тем их проверка, изучение и овладение ими, отбрасывание негод­ных, исправление, создание новых. Уже в самой первой стадии науч­ной обработки эмпирического материала пользование понятием есть критика понятия фактами, сопоставление понятий, видоизме­нение их. Возьмем в качестве примера два приведенных выше науч­ных факта, безусловно не принадлежащих к общей науке: враще­ние Земли вокруг Солнца и видение муравьев. Сколько критической работы над нашими восприятиями и, значит, связанными с ними по­нятиями, сколько прямого исследования понятий — видимости — невидимости, кажущегося движения—сколько создания новых понятий, сколько новых связей между понятиями, сколько видо­изменения самих понятий видения, света, движения и пр. потребо­валось для установления этих фактов! Наконец, самый выбор нуж­ных для познания данных фактов понятий разве не требует, помимо анализа фактов, еще и анализа понятий? Ведь если бы понятия, как орудия, были заранее предназначены для определенных фактов опыта, то вся наука была бы излишня: тогда тысяча-другая чинов­ников-регистраторов или статистиков-счетчиков разнесли бы всю Вселенную по карточкам, графам, рубрикам Научное познание от регистрации факта отличается актом выбора нужного понятия, т. е. анализом факта и анализом понятия.

Любое слово есть теория; название предмета есть приложение к нему понятия. Правда, мы при помощи слова хотим осмыслить предметы. Но ведь каждое называние, каждое применение слова, этого эмбриона науки, есть критика слова, стирание его образа, расширение значения. Лингвисты показали достаточно ясно, как изменяются слова от употребления; иначе ведь язык никогда не обновлялся бы, слова бы не умирали, не рождались, не старели.

Наконец, всякое открытие в науке, всякий шаг вперед в эмпири­ческой науке есть всегда вместе с тем и акт критики понятия. И. П. Павлов открыл факт условных рефлексов; но разве он не соз­дал вместе с тем новое понятие; разве прежде называли рефлексом выдрессированное, выученное движение? Да иначе и быть не мо­жет: если бы наука только открывала факты, не расширяя тем гра­ниц понятий, то она не открывала бы ничего нового; она бы топта­лась на месте, находя все новые и новые экземпляры тех же понятий. Всякая новая крупица факта есть уже расширение понятия. Вся­кое вновь открытое отношение между двумя фактами сейчас же тре­бует критики двух соответственных понятий и установления между ними нового отношения. Условный рефлекс есть открытие нового факта при помощи старого понятия. Мы узнали, что психическое слюноотделение возникает непосредственно из рефлекса, вернее, что оно есть тот же самый рефлекс, но действующий в иных усло­виях. Но вместе с тем это есть открытие нового понятия при помощи старого факта: при помощи всем известного факта «слюнки текут

316

при виде пищи» мы получили совершенно новое понятие рефлекса, наше представление о нем диаметрально изменилось; прежде реф­лекс был синонимом допсихического, бессознательного, неизмен­ного факта, ныне к рефлексам сводят всю психику, рефлекс оказал­ся самым гибким механизмом и т. д. Как это было бы возможно, если бы Павлов изучал только факт слюноотделения, а не понятие рефлекса? В сущности, это одно и то же, но выраженное двояким об­разом, ибо во всяком научном открытии познание факта и есть в той же мере познание понятия. Научное исследование фактов тем и от­личается от регистрации, что оно есть накопление понятий, оборот понятий и фактов с прибылью понятий.

Наконец, ведь в частных науках создаются все те понятия, кото­рые изучает общая наука. Ведь не из логики берут свое начало естественные науки, не она снабжает их заранее готовыми понятия­ми. Так неужели же можно допустить, что работа по созданию по­нятий, все более и более абстрактных, происходит совершенно бес­сознательно? Как могут без критики понятий существовать теории, законы, враждующие гипотезы? Как вообще можно создать теорию или выдвинуть гипотезу, т. е. нечто выходящее за пределы фактов, без работы над понятиями?

Но тогда, может быть, исследование понятий в частных науках происходит попутно, между прочим, по мере изучения фактов, а общая наука изучает только понятия? И это было бы неверно. Мы видели, что абстрактные понятия, которыми оперирует общая на­ука, содержат в себе реальное ядро. Спрашивается: что же делает с этим ядром наука — отвлекается от него, забывает о нем, укры­вается в неприступную твердыню абстракции, как чистая матема­тика, и ни в процессе исследования, ни в его результате не обраща­ется к этому ядру, как будто оно не существует вовсе? Стоит только рассмотреть способ исследования в общей науке и его конечный ре­зультат, чтобы увидеть, что это не так. Разве исследование понятий ведется путем чистой дедукции, путем нахождения логических от­ношений между понятиями, а не путем новой индукции, нового ана­лиза, установления новых отношений,— одним словом, путем ра­боты над реальными содержаниями этих понятий? Ведь мы не раз­виваем нашу мысль из частных предпосылок, как в математике, но мы индуцируем — обобщаем огромные группы фактов, сопостав­ляем их, анализируем, создаем новые абстракции. Так поступает общая биология, общая физика. И иначе не может поступать ни одна общая наука, раз логическая формула «Л есть В» заменена в ней определением, т. е. реальными А и В: массой, движением, те­лом, организмом. И в результате исследования общей науки мы по­лучаем не новые формы взаимоотношений понятий, как в логике, а новые факты: мы узнаем об эволюции, о наследственности, об инер­ции. Как же узнаем мы, каким путем доходим до понятия эволюции? Мы сопоставляем такие факты, как данные сравнительной анатомии

317

и физиологии, ботаники и зоологии, эмбриологии и фото- и зоотех­ники и т. д., т. е. поступаем так же, как поступают в частной науке с единичными фактами, и на основе нового изучения разработан­ных отдельными науками фактов устанавливаем новые факты, т. е. все время в процессе исследования и в его результате оперируем фактами.

Таким образом, различие в цели, направлении, обработке поня­тий и фактов общей и частной науки опять оказывается только коли­чественным, различием в степени одного и того же явления, а не в природе одной и другой науки, не абсолютным, непринципиальным.

Перейдем, наконец, к положительному определению общей на­уки. Может показаться, что если различие между общей и частной наукой в предмете, способе и цели исследования только относитель­ное, а не абсолютное, количественное, а не принципиальное, то мы теряем всякую почву для теоретического разграничения наук, может показаться, что никакой общей науки в отличие от частных и нет. Но .это, конечно, не так. Количество здесь переходит в качество и дает начало качественно отличной науке, однако не вырывает ее из данной семьи наук и не переносит ее в логику. Если в основе всякого научного понятия лежит факт, то это еще не значит, что во всяком научном понятии факт представлен одинаковым образом. В математическом понятии бесконечного действительность пред­ставлена совершенно иным способом, чем в понятии условного реф­лекса. В понятиях высшего порядка, с которыми имеет дело общая наука, действительность представлена иным способом, чем в по­нятиях эмпирической науки. И этот способ, характер, форма пред­ставления действительности в разных науках определяют всякий раз структуру каждой дисциплины.

Но и это различие в способе представления действительности, т. е. в структуре понятий, тоже не следует понимать как абсолют­ное. Есть много переходных ступеней между эмпирической наукой и общей: ни одна наука, которая заслуживает этого имени, говорит Бинсвангер, не может «оставаться при простом накоплении поня­тий, она стремится скорее систематически преобразовать всякое понятие в правило, правила — в законы, законы в теории» (1922, с. 4). На всем протяжении научного знания внутри самой науки все время, не прекращаясь ни на минуту, идет разработка понятий, ме­тодов, теорий, т. е. совершается переход от одного полюса к друго­му — от факта к понятию — и этим стирается логическая пропасть, непроходимая черта между общей и частной наукой, но создается фактическая самостоятельность и необходимость общей науки. Как сама частная дисциплина внутри себя производит всю эту работу воронки фактов через правила в законы и законов через теории в гипотезы, так общая наука выполняет ту же работу, тем же спосо­бом, с теми же целями для ряда отдельных частных наук.

Это совершенно сходно с рассуждением Спинозы о методе. Уче-

318

ние о методах есть, конечно, производство средств производства, если взять сравнение из области промышленности. Но в промышлен­ности производство средств производства не есть какое-то особое, изначальное производство, а есть часть общего процесса производ­ства и само зависит от тех же способов и орудий производства, что и все прочее производство.

«Прежде всего необходимо отметить,— рассуждает Спиноза,— что здесь не будет иметь места исследование до бесконечности; дру­гими словами, для того чтобы был найден наилучший метод для ис­следования истин, не надобно другого метода, чтобы им исследо­вать метод исследования истины, и, чтобы исследовать второй метод, не надобно некоторого третьего метода и т. д. до бесконечности; так как таким путем никогда не удалось бы прийти к познанию ис­тины, да и вообще ни к какому понятию. С методом познания дело обстоит так же, как с естественными орудиями труда, где было бы возможно подобное же рассуждение: действительно, чтобы выковать железо, надобен молот; чтобы иметь молот, необходимо, чтобы он был сделан; для этого нужно опять иметь молот и другие орудия; чтобы иметь эти орудия, опять-таки понадобились бы еще другие орудия, и т. д. до бесконечности; на этом основании кто-нибудь мог бы бесплодно пытаться доказывать, что люди не имели никакой возможности выковать железо. Однако так же, как люди вначале, с помощью врожденных им орудий, сумели создать нечто весьма лег­кое, хотя с большим трудом и мало совершенным образом, а выпол­нив это, выполнили следующее более трудное, уже с меньшей затра­той труда и с большим совершенством, и так, переходя постепенно от самых примитивных творений к орудиям труда, и от орудий к следующим творениям и следующим орудиям, достигли того, чтобы выполнять весьма многое и в высшей степени трудное с не­значительной затратой работы, точно так же и интеллект путем при­рожденной ему силы создает себе интеллектуальные орудия, с по­мощью которых приобретает новые силы для новых интеллектуаль­ных творений, а путем этих последних — новые орудия или воз­можность к дальнейшим изысканиям, и таким образом постепенно идет вперед, пока не достигнет наивысшей точки мудрости» (1914, с. 81—84).

В сущности, и то течение в методологии, представителем кото­рого является Бинсвангер, не может не признать, что производ­ство орудий и творений не два отдельных процесса в науке, а две стороны одного и того же процесса, которые идут рука об руку. Вслед за Г. Риккертом он определяет всякую науку как обработку материала, и потому относительно каждой науки для него возни­кают две проблемы — материала и его обработки; однако нельзя строго разграничить то и другое, потому что в понятии предмета эмпирической науки содержится добрая доля обработки. И он раз­личает между сырым материалом, действительным предметом и

319

научным предметом; последний создается наукой путем понятий из реального предмета (Бинсвангер, 1922, с. 7—8). Если выдвинуть третий круг проблем — об отношении между материалом и обра­боткой, т. е. между предметом и методом науки, то и здесь спор мо­жет идти только о том, что определено чем: предмет методом или наоборот. Одни, как К. Штумпф, полагают, что всякие различия в методах коренятся в различии между предметами. Другие, как Риккерт, держатся того мнения, что разные предметы, как физические, так и психические, требуют одного и того же метода (там же, с. 21— 22). Но, как видим, и тут нет почвы для разграничения между общей и частной наукой.

Все это указывает только на то, что невозможно дать понятию общей науки абсолютное определение, ее можно определить только относительно частной науки. С этой последней ее не разделяет ни предмет, ни метод, ни цель, ни результат исследования. Но она про­делывает для ряда частных наук, изучающих смежные сферы дей­ствительности с одной точки зрения, ту же самую работу и тем же самым способом и с той же самой целью, что каждая из частных наук проделывает внутри себя над своим материалом. Мы видели, что никакая наука не ограничивается простым накоплением материала, но что она подвергает его многообразной и многостепенной перера­ботке, что она группирует, обобщает материал, создает теории, ги­потезы, помогающие шире осмыслить действительность, что она освещена отдельными, разрозненными фактами. Общая наука про­должает дело частных наук. Когда материал их доведен до высшей степени обобщения, возможного в данной науке, тогда дальнейшее обобщение оказывается возможным только за пределы данной науки и в сопоставлении с материалом ряда соседних наук. Это и делает общая наука. Ее единственное отличие от частных наук только в том, что она ведет работу по отношению к ряду наук; если бы она вела ту же работу в отношении одной науки, она никогда не выде­лилась бы в самостоятельную дисциплину, а осталась бы частью внутри той же науки. Общую науку поэтому можно определить как науку, получающую материал из ряда частных наук и производя­щую дальнейшую обработку и обобщение материала, невозможные внутри каждой отдельной дисциплины.

Общая наука поэтому так относится к частной, как теория этой частной науки — к ряду ее частных законов, т. е. по степени обоб­щения изучаемых явлений. Общая наука возникает из необходи­мости продолжать дело частных наук там, где частная наука кон­чается. Общая наука относится к теориям, законам, гипотезам, ме­тодам частных наук так, как частная наука относится к фактам дей­ствительности, которые она изучает. Биология получает материал разных наук и обрабатывает его так, как каждая частная наука об­рабатывает свой материал. Вся разница в том, что биология начи­нается там, где кончается эмбриология, зоология, анатомия и т. п.,

320

что она сводит в единство материал разных наук, как наука сводит в единство разный материал внутри себя.

Эта точка зрения вполне объясняет и логическую структуру об­щей науки, и фактическую, историческую роль общей науки. Если же принять противоположное мнение о том, что общая наука есть часть логики, то станет совершенно необъяснимо, во-первых, по­чему общую науку выделяют высокоразвитые науки, успевшие соз­дать и разработать до тонкости свои методы, основные понятия, тео­рии. Казалось бы, что новые, молодые, начинающие дисциплины должны больше нуждаться в заимствовании понятий и методов из другой науки. Во-вторых, почему только группа соседних дисцип­лин выделяет общую, а не каждая наука в отдельности — только ботаника, зоология, антропология выделяют биологию? Разве нель­зя составить логику зоологии отдельно, логику ботаники отдельно, как есть логика алгебры? И действительно такие отдельные дисцип­лины могут существовать и существуют, но оттого они не становятся общими науками, как методология ботаники не становится биоло­гией.

Л. Бинсвангер исходит, как и все направление, из идеалисти­ческой концепции научного знания, т. е. из идеалистических пред­посылок гносеологического характера, и из формально-логической конструкции системы наук. Для Бинсвангера понятия и реальные объекты разделены непроходимой пропастью, знание имеет свои законы, свою природу, свое априори, которые оно (знание) привносит в познанную действительность. Поэтому для Бинсвангера возможно изучать эти априори, законы, знания оторванно, изолированно от познаваемого в них, для него возможна критика научного разума в биологии, психологии, физике, как для Канта была возможна критика чистого разума. Бинсвангер готов допустить, что метод познания определяет действительность, как у Канта разум дикто­вал законы природе. Отношения между науками для него опреде­ляются не историческим развитием наук и даже не требованиями научного опыта, т. е. в конечном счете требованиями самой позна­ваемой в науке действительности, а формально-логической струк­турой понятий.

На иной философской почве такая концепция немыслима, т. е. если отказаться от этих гносеологических и формально-логических предпосылок, так сейчас же падает и эта концепция общей науки. Стоит только встать на реалистически-объективную, т. е. материа­листическую точку зрения в гносеологии и на диалектическую точку зрения в логике, в теории научного знания, как подобная теория окажется невозможной. Вместе с новой точкой зрения сейчас же приходится признать, что действительность определяет наш опыт, предмет науки, ее метод и что совершенно невозможно изучать по­нятия какой-либо науки безотносительно к представленным в них реальностям.

321

Ф. Энгельс множество раз указывал на то, что для диалекти­ческой логики методология науки есть отражение методологии дей­ствительности. «Классификация наук,— говорит он,— из которых каждая анализирует отдельную форму движения или ряд связан­ных между собой и переходящих друг в друга форм движения, яв­ляется вместе с тем классификацией, расположением, согласно внут­ренне присущей им последовательности, самих этих форм движения, и в этом именно и заключается ее значение» (К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч., т. 20, с. 564—565). Можно ли сказать яснее? Классифицируя науки, мы устанавливаем иерархию самой действительности. «Так называемая объективная диалектика царит во всей природе, а так называемая субъективная диалектика, диалектическое мышление, есть только отражение господствующего во всей природе движения путем противоположностей...» (там же, с. 526). Здесь уже ясно вы­двигается требование учета объективной диалектики природы при исследовании субъективной диалектики, т. е. диалектического мыш­ления в той или иной науке. Конечно, это отнюдь не значит, что мы закрываем глаза на субъективные условия этого мышления. Тот же Энгельс, который установил согласие между бытием и мышлением в математике, говорит, что «все числовые законы зависят от поло­женной в основу системы и определяются ею. В двоичной и троич­ной системе 2x2 не=4, а = 100 или 11» (там же, с. 574). Расширив это, можно сказать, что субъективные допущения, делаемые знанием, всегда скажутся на способе выражения законов природы и на соот­ношении между отдельными понятиями, и их надо учитывать, но все время как отражения объективной диалектики.

Таким образом, гносеологической критике и формальной логике как основам общей психологии должна быть противопоставлена диалектика, которая «рассматривается как наука о наиболее общих законах всякого движения. Это означает, что ее законы должны иметь силу как для движения в природе и человеческой истории, так и для движения мышления» (там же, с. 582). Это значит, что диалекти­ка психологии — так мы теперь кратко можем обозначить общую пси­хологию против определения Бинсвангера «критика психологии» — есть наука о наиболее общих формах движения (в форме поведения и познания этого движения), т. е. диалектика психологии есть вместе с тем и диалектика человека как предмета психологии, как диалектика естествознания есть вместе с тем диалектика природы. Даже чисто логическую классификацию суждений у Гегеля Эн­гельс рассматривает как обоснованную не только мышлением, но законами природы. В этом и видит он отличительную черту диалек­тической логики. «...То, что у Гегеля является развитием мысли­тельной формы суждения как такового, выступает здесь перед нами как развитие наших, покоящихся на эмпирической основе, теорети­ческих, знаний о природе движения вообще. А ведь это показывает, что законы мышления и законы природы необходимо согласуются

322

между собой, если только они надлежащим образом познаны» (там же, с. 539—540). В этих словах — ключ к общей психологии как части диалектики: это согласие мышления и бытия в науке есть одно­временно и предмет, и высший критерий, и даже метод, т. е. общий принцип общей психологии.